Родственные узы. 4. Нарцисса Малфой

[chipsaestrella]

4. Нарцисса Малфой. Вкус неправды

 

Нарцисса Малфой не была доброй женщиной, Нарцисса Малфой не была, как выяснилось, хорошей матерью Драко, но у Нарциссы Малфой была черта, которую, несомненно, можно отнести к добродетелям. Нарцисса Малфой не любила лгать.
Впрочем, "не любить" не значит "не уметь". Так что, когда Люциус спросил ее, кому она пишет, Нарцисса, не моргнув глазом, хотя мысленно и поморщившись, заявила:
- Кузине Мэг.
Кузину Мэг ее муж терпеть не мог, так что от дальнейших расспросов она была избавлена.
Кислый привкус на языке, сопровождающий каждое лживое слово, она научилась игнорировать еще в школе.
На самом деле она писала Драко и Джону.
Люциусу лучше до поры было об этом не знать - она не была уверена, что старший сын или внук примут ее приглашение, а давать мужу ложную надежду она не хотела. Запретить ей писать он, конечно же, не мог, да и не захотел бы, что за ерунда, право. Впрочем, она знала, что у многих знакомых были какие-то странные идеи об их браке. Она никогда никого не разубеждала. Человеческими иллюзиями, в конце концов, очень легко манипулировать.
Джону Нарцисса написала короткую деловую записку с приглашением на ужин. Она не знала, как он отреагирует, но надеялась, что, хотя бы, не выбросит ее сразу в камин. Для того, чтобы хоть как-то гарантировать, что он ее прочитает, она решила передать пергамент через Гипериона. Письмо, врученное человеком, сложнее игнорировать, чем письмо, принесенное совой.
Рассказывать ему правду о состоянии Люциуса она не собиралась.
Письмо Драко было длинным и, как ни тяжело было это признавать, до неприличия сумбурным.
Впрочем, стоило ей только подумать о старшем сыне, и в мыслях словно скручивался торнадо.

Когда она узнала, что Люциус изменил завещание, она впервые в жизни устроила настоящий вульгарный скандал - с битьем стекла и фарфора, питьем зелий, поминанием к месту и не к месту несчастного Сириуса и тетки Вальбурги... Впрочем, Люциус не передумал.

Тогда она решила поговорить с Драко. Он возвращал ей письма нераспечатанными, так что она проглотила гордость и написала национальному герою. Гарри Джеймсу Поттеру. Содержимое этого письма она уже не помнила, но помнила общее ощущение трагичности и даже, кажется, легкий налет безумия.

Поттер, по всей видимости, все еще считал себя ей обязанным, так что он ответил, что постарается поговорить с Драко.

Результатом этого разговора был пергамент от сына.

Он писал, что по-прежнему любит мать и отца, что ему бы хотелось с ними общаться, - но что он согласен на это общение только в том случае, если они примут его выбор - его жену, его профессию, его друзей. В противном случае им лучше не встречаться, не разговаривать, не отправлять друг другу писем - это не приведет ни к чему хорошему, писал Драко, только еще больше расстроит все стороны.
Так она поняла, что они потеряли сына. Принять его выбор они тогда попросту не могли. 

В конце концов, они уехали на континент, а еще через несколько месяцев она, не сказав ничего мужу, перестала принимать контрацептивное зелье (все равно оно было гораздо противнее того, что варил Снейп). Они с Люциусом всегда хотели второго ребенка, но сначала Драко много болел, а потом... потом стало как-то не до того.
Люциусу она рассказала, только получив от колдомедика-датчанина подтверждение четырехнедельной беремености. Обманчиво-неуклюжий скандинав специально предупредил, что волшебнице в ее возрасте следует быть особенно внимательной к своему здоровью.
Малфой был в таком шоке, в каком не был, наверное, с момента возрождения Темного Лорда. Придя в себя, он первым делом спросил:
- Ты это сделала не для того, чтобы заменить Драко?
Она бурно возмутилась, но знакомый привкус во рту не позволял ей врать самой себе - по крайней мере частично она старалась заменить старшего сына младшим. Впрочем, когда она наконец увидела Гипериона (роды были тяжелые, и колдомедики погрузили ее в сон почти на сутки, чтобы сделать кесарево сечение), она поняла, что он нужен ей сам по себе. Ее маленький.
Но и о старшем она, конечно, тоже не забывала. Когда в английских газетах появились сообщения о том, как Поттер, Харди и Драко уничтожили дикого оборотня, Нарцисса собрала все статьи, какие ей удалось найти.
Несколько раз она порывалась отправиться в Лондон, поговорить с ним, - и каждый раз ее останавливала мысль о том, что он отвернется от нее. Не захочет иметь с ней дела.
Думать об этом было так страшно, что она так и не решилась хотя бы попробовать.
Она знала, что Люциуса мучают такие же страхи.
Сейчас, когда они снова были на Островах, она решила, что должна исправить хотя бы часть ошибок. Для начала - помириться с сестрой. Вот об этом следовало подумать еще после войны... Если бы тогда она вообще могла о чем-то думать. Она боялась, что теперь уже поздно, - ведь прошло столько лет. Ей шестьдесят два, Андромеде шестьдесят пять. Не возраст для волшебниц, право слово, но большой срок для семейной вражды.

Последние тринадцать лет и вовсе можно было бы считать потерянными, если бы не Гиперион.

Но у нее был Гиперион, и это все меняло.
Она дополнила письмо сыну упоминанием о том, что Люциус ничего не знает, поскольку он был бы против. Ей казалось, что эта очевидная (для нее) ложь должна была в чем-то убедить Драко. Потом подумала и добавила приглашение для всей его семьи. Это даже не было ложью. Ради того, чтобы увидеть Драко, она пригласила бы в гости весь его аврорский отряд, не то, что его жену и детей. Высокие идеи о чистокровности, как она была вынуждена признаться сама себе, за прошедшие годы изрядно поистрепались.
Так что, запечатывая письмо семейной печатью, она решила, что была в довольно большой степени честна с Драко. Это было приятно. Ей вовсе не хотелось возвращаться в те времена, когда металлический привкус во рту преследовал ее даже во сне.
Нарцисса Малфой соврала с удовольствием единственный раз в жизни. Этот случай потом попал во все учебники новейшей истории.